1.
-Обидно?
-нет, скажешь тоже, обидно, как можно на него обижаться, этого я не вынесу, обидеться на него… непостижимо. Мысли о нем «громаднее» самой большой красной, или чёрной икринки. Мои чувства к нему запросто превышают обычный рост человека.
-Да, ладно, обидно, я знаю, не скроешь!
-да я те ж говорю, мне не обидно… мне все равно
-Но ты ведь хочешь ему отомстить, знаешь так, только представь, ты отомстишь ему за всё, что он тебе сделал.
-не соблазняй меня,… Конечно, бывает, хочу отомстить.
-У! Значит точно, обида.

-Страшно?
-да чего мне бояться.
-Ну, как же…
-да ведь всё равно убежит, соскучится, прибежит обратно.
-А если нет?
-а если да?
-Так да, или нет*
-знаешь, мне уже всё равно.
-Так просто …
-ну да.
-Так быстро?
-что?
-Тебе уже наплевать?
-я не говорила этого!
-Сказала, что всё равно.
-не цепляйся за каждое слово, тем более, это не одно и то же.
-Ну, для кого как. Значит боишься.

-Любишь?
-кого?
-Его!
-что за вопрос…
-Обычный, легко узнаваемый вопрос. Не слишком занудный, да и не примечательный ничем. Так что? Затрудняешься?
-да, нет…
-Да, или нет?
-ну что ты пристала?
-Подруга, ведь как никак. Ты что ль, не хочешь разговаривать на эту тему, ладно давай не будем, если тебе противно.
-я проблему хочу решить.
-А она есть?
-ну, вроде есть.
-Я не понимаю тебя.
-ну…
-Тебе кого надо, или чего?
-вроде его…
-А зачем?
-ну, как же ведь я его… эх…
-Не любишь, вот и не надо, тебе этого.

Молчание давно пробивалось сквозь их никому не нужный разговор.
И, наконец, надолго воцарилось, чего добивалось, того и получило.
Странный он получился, разговор. Загадками сложно говорить, к тому же если еще и не знаешь, вообще, о чём идёт речь. Поначалу вроде понятно, словечками, так перекидываешься, приятно становится, что хоть кто-то тебя слушает, а потом вдруг становится тошно до невозможности от собственного вранья, и хочется вылезти из кожи вон, только для того чтобы заново всё перерисовать. А зачем, ведь можно было еще остановиться минуту назад. Но понимание приходит уже более в зрелом возрасте, а их, таких живых и красивых, остановить, конечно, нельзя. Не потому что не получается, просто этого лучше не делать, они не поймут, только раздражаться будут. И вот именно у них вдвоём получился очень странный, никому не нужный разговор. Когда одной так казалось, другая успокаивала, и утешала, мол, не волнуйся, ты мне очень помогла.
И именно там, где они сидели на постаревших стульях, среди гор журналов. Они, казалось, вот-вот упадут на голову одной из них. Одна боялась замкнутого пространства, но никогда не знала, как называется такая болезнь, и поэтому считала, что это не болезнь. А полки с журналами могли в любую секунду обвалиться, как лавина. Только она не боялась, ведь это квартира была ей знакома, и очень приятна, а то, что стулья там разной формы, и один старее другого, это очень даже ничего. «Эстетично и со вкусом, и ни у кого такого нет» Журналы можно сидеть и читать. Только вот во время разговора она не читала, она даже в тот вечер не смотрела, как обычно на них, не разглядывала глянцевые обложки.
Они просто разговаривали, как уже не было давно. Так получилось в тот вечер, что не было чая, может просто не было мамы, обычно хлопочущей вместо нас по этому поводу, или же обстановка была слишком спокойная. Видимо, так совпало. Музыка играет… Моя любимая, теперь и её тоже любимая, раньше она слушала другое радио, потом и это стала слушать, только часто переключала, а теперь только это.… Хотя какую бы она не включила музыку, всё мне нравится. На радио появился приятный мужской голос, и решил объявить нам погоду на завтра. Холодно. Ветер северный, минус два градуса. Временами снег.
Холодно??? В середине апреля? Снег?
-скоро твоя Днюха!
-Угу.
Слова прозвучали слишком привычно, чтобы поранить молчание этих двух ягнят, хотя на ягнят тут была похожа она, а не другая. Вторая, скорее волчица. Они думали об одном и том же. Или, нет?
Я думала о ней, а она обо мне?!
-Не волнуйся, Д.Р. я отпраздную на славу. Много всего будет.
А внутри мне хотелось сказать другое. Не хотела я праздновать день. Ведь не с кем, кроме неё, а она не подозревает, думает куча гостей, друзей, компания. А компания трухлявая вся, никуда не годиться.
-да я и не волнуюсь, знаю, что всё Оки Доки будет. Вот оторвёмся.
И она улыбнулась очень странно, так, будто в первый раз услышала от меня правду. Как сказал мой любимый писатель Харуки Мураками, у улыбки есть 25 стадий, и все они на любые случаи жизни, так вот улыбнулась она улыбкой под номером двадцать три.
-и где же ты отмечать собралась?
-Не знаю.
Наверняка в этот момент она подумала, что как всегда я ничего не знаю. А мне совершенно не думалось. Или может, не хотелось.
И снова молчание, и взгляд, устремлённый вдаль, на сумерки, обволакивавшие улицу. Я лежала на крыше соседнего дома. Он чуть ниже моего, и мне всегда это нравилось. Снега было немного, но его хватало для моей перины. Вокруг темно – и хочется спать, но еще рано, да и полно незаконченных дел. Внешность обрела синий, новый цвет. В доме напротив постепенно зажигается свет в окнах. Вот уже в 4-х светло. Они составляли теплую гамму из оттенков жёлтого цвета. Даже как-то празднично смотрится. Они игриво глядели в быстро сгущавшуюся темноту, будто говоря: «Эй, а нам тепло…»
Я отчетливо разбирала всё, что окружало меня. Но чуть дальше заветного прямоугольника было невозможно различить уже ничего. Прямоугольник – это 5 домов, из которых он состоит. Мои любимые голуби исчезли,… испарились и больше мне не снились. Раньше я только с ними могла по-настоящему поговорить. Их не было, мне не с кем было в тот вечер ворковать, я приподнялась, расправила крылья и полетела домой. Прорываясь сквозь синеву наступавшей весны.

Смотришь, и видишь только кусок природы, лишь отрезанный мирок, и кажется, что за стеной, за спиной, никаких сумерек нет. Что за окном во всю идёт дневная жизнь, и вообще никогда день не кончается, и человек не устает; а впрочем, зачем уставать, когда у него столько дел, и они даются с таким трудом, и ни на минуту нельзя оставлять работу. Вот для этого и создан день, целый день. Так всегда кажется. Наверное, надо перекраситься.
- Зачем?
- Ну, как, чтобы стать другой, невидимкой, призраком!
- Ты думаешь?
- Еще бы, имидж играет большую роль в жизни человека, изменив его, можно постичь что-то до этой минуты неизведанное.
- Это как недоразумение может заставить работать разум?
- Да, что-то вроде того.
- Твои мысли необъятны, когда же ты, наконец, станешь думать не так обширно.
- Как так, по-моему, наоборот, все мои думы внутри меня назревают, накручиваются как нитки на клубок, некогда размотанный, и нитки уже ложатся не так красиво, как были замотаны на фабрике, потому как это мои мысли, а не «фабричные», понимаешь, да?
- Да…

Им обеим вдруг захотелось чаю, или может, они вдвоём услышали, что пришла мама. Они резко нарушили спокойствие тишины поворотами головы. Тут уже невозможно было смолчать. Смеялись долго. Их смех отличался от обычного. Он был чересчур звонким и прозрачным.
-ты видела?
-Конечно, пора бы уже привыкнуть.
Я совсем всё перепутала, вспомнив другую ситуацию, и пожалела, что подруге стало неловко.
-так это же… разве так уже было? Странно.
-Что странного?
-всё… твоё…
-Все поползновения?
-я тебя не понимаю. (Иногда)
Я молчала, я и не знала-то что говорить.
-Саня, ты меня хоть слышишь???
-Пойдём гулять.
-да не, мне в лом, да меня и не пустят, поздно уже.
-Да ладно тебе, пойдём, ну плиззз…
-что с тобой сегодня?
-Критические дни.
-а ты когда молчала, о чём думала?
-Ни о чём!
-ни о чём?
-Видишь ты и сама всё знаешь. Всё так мёртво для меня (без тебя)
Я закрыла глаза и стала вспоминать детство. Вспышки оказались слишком яркими, чтобы удержать веки закрытыми, и они нервно задёргались.
-да что такое с тобой, аж страшно становится.
-Если бы тут был Н.,он бы замучил своими советами.
-но тут его никак не может быть.
-Почему?
Молчание снова страшно отразилось в зеркале реальности.
Мне почудилось, что стены смотрят на меня с укором…
-За что?
-не поняла?!
-Извини, это так, крик души. Тебе уже пора. Я слишком задержала тебя. Я теперь изменилась.
-да, и в какую сторону?
-Я сама и не знаю. (Просто мне так показалось, вот я и решила тебе об этом сказать, ведь больше некому. Мне хочется с тобой поговорить, а ты меня отвергаешь постоянно, не понимаю почему…
Может, ты не хочешь разговаривать со мной, тебе скучно, или неприятно? Скажи, не молчи, так ты только злишь меня ещё больше.
Не слушаешь меня, только глядишь невинными глазками. Что с тобой? Когда все это прекратится??) Хотелось мне сказать, но я только опять пробормотала нескладно, впрочем, как всегда свое безумно избитое не знаю.
-ну ладно.
-Тут прохладно!
-за дверью ещё холоднее…
-Там естественнее, (хотя ты права опять).
Не знаю, что я хотела этим сказать, но получилось довольно убеждающе, так сказала, и прямо самой понравилось. Обычно даже и стыдно, когда говоришь всякую чушь, а теперь что-то изменилось, может, я на самом деле изменилась, только пока не могу твёрдо ответить на её вопрос в какую сторону. Многое становится сложным и непостижимым. Точнее сложно осознавать, что это непостижимо. Так стало с последних времён. Разговор не сходится, надо делать дополнительные швы. НЕ срастается что-то. А что, не знаю (опять). Может сходить к врачу. Только чем он мне поможет? Ничем, я и заранее знаю. Наверное, проблема моего поведения, именно в том, что я знаю всё наперёд себя самой. Или просто слишком многого боюсь и определяю себе судьбу наперед, не попробовав сделать хотя бы первый шаг, но я чувствую, что скоро все пойдет по нарастающей.

Про этот слишком странный разговор можно было смело забыть, и вообще выбросить его из сцены.
Они, обе прекрасно это осознавали. И даже то, что они сейчас не вместе, это не мешало им думать о чём-то солнечно-радостном. О далёких приветливых мирах. О том, как вместе когда-нибудь в старости скажут друг другу спасибо за пожизненную поддержку. Или вместе, состарившись, так и останутся без спутников жизни. Они будут также страстно мечтать, и думать, уделяя этому обряду много времени. И всё равно будут делать большие усилия, чтобы проникнуться в этот бред (или только одна будет прикладывать усилия).
Каждый день проходит сугубо одинаково, будто запланирован уже давно, и никак не повернуть руль, слишком трудно, на такой огромной скорости жизни, руль не вывернуть, даже если я применю всю силу, и выжмусь, как лимон, и буду, похожа на сдутый воздушный шарик, всё равно руль крепко держится в одном положении. Машина жизни несётся со скоростью Света, и она ревёт, кипит, хотя я совершенно не ощущаю в себе никаких дефектов от этого, прибывая в спокойствии, в то время как она делает очередной сложный поворот и содрогается от любого дуновения Ветра. Но почему-то машина никогда не может ровно ехать по трассе без препятствий, так было бы и неинтересно, вот и моя слишком часто заезжает (не знаю куда) поменять шины, и сменить всякое *** на новое ***. На трассе постоянно пристают всякие другие машины, иногда вместе, а потом порознь, в начале они помогают мне пробиться вперёд, а потом вдруг становятся врагами, и уже используют меня. А руль дёргается, и в то же время его невозможно сдвинуть с места. Иногда становится так страшно, просто жуть, кажется, сейчас я влечу в стену. Вот она уже приближается, от стирающихся шин поднимается дым, противно пахнет дымящаяся резина, слышен свист тормозов.… Перед глазами всё плывёт. Я не могу вывернуть машину, хочется закрыть глаза…
- Так закрой!
Закрываю глаза, чувствую под собой рёв мотора, ноги ватные, не чувствуют педали, вот сейчас я влечу в стену.… Ну что же, я не могу открыть глаза, страшно, запах становится ещё противнее. Я чувствую, что руки мокрые, спина тоже, и ноги. НОГИ? Мокрые ноги? Открываю глаза, машина кипит, остановилась, а мокрота, это кровь, а может просто слёзы? Нет, я опять несусь по трассе, и время снова стало идти…
Чего же от меня требуется?

Шагая от её тёмного подъезда, я пыталась не думать ни о чём, но получалось ровным счетом наоборот.
Последний снег (за сегодня), если можно было его так назвать, совсем уже был непривычен. Глаз отвык от белого цвета. Странно, солнце и снег, совершенно не сопоставимы. Под ногами кое-где сухой асфальт, такого слишком приятного серого цвета. Даже не верится, что пробивается весна. Никому и ничему не верится. (Кроме неё). Не запоминая людей и вещей, встречающихся мне по пути, я шла слишком быстро для окружающих, и очень медленно для самой меня.
В такие, слишком часто повторяющиеся моменты ее жизни, хотелось бежать, от кого, куда и зачем – неизвестно! Этого и хотелось, чтобы было неизвестно. Я слишком много знаю. Но не знать ничего было бы сложнее.
Ещё несколько шагов, и я могу упасть. Нет, только не сейчас, не здесь, только не я.
Я зачем-то зашла в метро, мне стало тепло, не сразу - потом. И я почувствовала себя получше, может от знакомого запаха, или просто здесь было тепло. Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один. Двадцать одна ступенька вниз. Может, ошиблась? Посчитать обратно, наверх? Нет времени. Странная, стеклянная дверь, поддается любому дуновению Ветерка, хотела выплюнуть меня, но потом живо опомнилась, и заглотнула в самую сердцевину метро. Я спускаюсь, точнее, стою, а эскалатор тянет меня принудительно вниз. Глаза сами собой закатываются. (А мне спать совсем не хотелось)
Я даже не знала тогда, что именно этот день и был началом всех начал.
Поезд приближался, и меня будто потянуло в этот проём.
«Осторожно, двери закрываются, следующая станция – Алексеевская»
Осторожно делаю несколько резких мотаний головой, как бы пытаясь очнуться, и оглядываюсь, в замедленном действии. Волосы мягко отбрасываются, многие оглядываются, но не на меня, а на мои движения. А зачем я здесь?

**
Пьяный, вонючий и очень наглый мужик сидел и явно разглядывал меня без всякого стеснения, два весёлых, видимо немного поддатых парня, слишком элегантная девушка вся в бежевом и фиолетовом цвете, без единой зацепочки, вся такая ровная, неестественная - невозможно смотреть без эмоций. Бабушка с разными сумочками, баночками, узелками, всякими пакетиками, увлеченная перебиранием и заматыванием, она не замечала никого вокруг. И так тоскливо было в этом вагоне. Никогда я раньше не задумывалась над тем, а страшно ли было бы мне ехать в вагоне совершенно пустом? Какие чувства меня бы охватывали. Но на этот вечер у меня была компания, может не совсем приятная, но какая есть!
Заходит парень, смотрит на меня, разве что-то не так? Оглядываю себя с головы до ног. Но постоянно забываю, не могу привыкнуть, к тому, что люди имеют свойство смотреть, на то им даны глаза. Вагон мчится по заказу людей, опаздывающих куда-то в десятом часу ночи. Мне не интересен тот парень, который зашёл. И пришлось закрыть глаза, хотя спать всё равно не хотелось. Обстановка вынуждала меня сделать это.
Мне снова вспомнилось детство.
Мой День Рождения. Обиды. На гостей, не пришедших. Ко мне. 11 лет. МНЕ. Все безумно рады. Только не Я. Всем хочется веселиться, а я позволяю, и грущу. Зовут. Торт. Садимся. Кто-то роняет вилку, или ложку. Неважно. Я фыркаю. Пролезаю. На своё место. В серёдке. Главная. Торт. 11 свечей. Песня…
«Станция ВДНХ, что опять? Только что же уехала отсюда, и снова здесь, что же это?»
Она резко открыла глаза, так же, как у неё в комнате, с чашками, наполненными молчанием, вместо чая. Увидела закрывающиеся двери. Вздрогнула от мягкого щелчка, и так и осталась незамеченной на своей родной станции. Никто и не понял её желания. А может, просто не было желания, вот никто ничего и не понял. Она хотела сдвинуться с места, но не получилось. Опять увидела «воспоминание»?
«Станция Ботанический Сад»…
Может пойти посмотреть, как там моё деревце поживает? Моя плакучая ива? Мы часто с Хомой туда приходили раньше. (Ей никогда не нравилось, и не нравится, когда я её так называю, а мне кажется это очень даже мило. А она думает, я хочу её таким образом обидеть.) А что сейчас делает она? Наверное, не думает обо мне, ну и ладно.
Странный эскалатор пытался очень быстро выплюнуть её. В тот момент ей снова вспомнилось детство.
Она и мама.… У неё в маленькой слабенькой ручонке корзиночка с цветочками. Её образом была Красная Шапочка, ей хотелось подражать ей во всём. В манерах, в голосе, даже в одежде. Она – маленькая девочка, со светло-русыми волосами, забранными в длинный хвостик, очень живо болтающийся за её худенькой и довольно прямой спиной. Её рука скользит по железной кайме стенок эскалатора, подпрыгивая на железных прутиках, скрепляющих деревянные стенки эскалатора. Маленькие, странной формы карие глаза следят за фонарями, одинаково удалёнными друг от друга. И вдруг она осознаёт, что забыла свою любимую корзиночку в поезде…
Эх, растяпа, я забыла в поезде свой платок. Носовой платок. Мой любимый, такой красненький. Смешно было бы посмотреть на того, кто нашёл его, мой сопливый платок. Кому только он нужен? (только) МНЕ.… Поднимаюсь наверх, на встречу мне спускаются люди, но уже не вереницей, а изредка встречающимися отдельными клочками злости и несчастья.
Правда, жизни в том, что все мои вещи нужны только мне, никому нет и дела до меня. До меня и моих вещей.
Я уже вышла из тёплого метро на улицу. Не комфортно, темно и незнакомо. А зачем я здесь? Пришла на дерево посмотреть. Оно и без меня живёт и цветёт (прекрасно). И так же возбуждающе наклонено над прудом болотно-противного цвета, цвета моей ненависти. Только вот, когда меня нет у неё, и её нет у меня, становится грустно. И наступает весна… (А что, наступила весна? Умирать зимой холодно…)
И тогда я вспоминаю про неё, про любимую иву. Хочется всё бросить, и побежать, но кто-то или что-то все время мне мешает. Всё мешает, постоянно: то не хочется тащиться в такую даль, или в такой холод, и всегда находится предлог, чтобы не пойти. Хочется всё свободное время провести с ней. Для меня она как модель, я-дизайнер, каждый раз она преображается в моих глазах.
Осознав ситуацию (я не могу пойти к ней) решила перейти на противоположную сторону, и подождать троллейбуса. Перешла, встала и не понимала, сколько еще так надо ждать.
«Ей снова показалось, что так уже когда-то было. Молчание не покидало её нигде, оно было рядом, как хранитель, будто она в нём нуждалась, только прогнать не могла, а как хотела! Оно скорее преследовало её».

**
Тёплый, но противно пахнущий троллейбус был совершенно пуст. Он был настолько тих, что страшно было даже проглотить слюну, чтобы не нарушить спокойствие. Странно, ведь от двигателя должен исходить хоть какой-то шум, или хоть звук шуршания колёс по довольно не гладкой дороге.
Он, вместе со мной летел по улицам, красиво освещённым, и, наблюдая за улицами через окно, у меня было ощущение, будто я в кинотеатре, может, так оно было. Вся наша жизнь игра, и довольно профессионально смонтированный фильм. В жизни нельзя никому открывать своих настоящих чувств, так зачем же тогда жить, если всё друг от друга надо скрывать. Может, стоит смириться, что мы несовершенны.
Странно, до противности, было смотреть на погоду, на дорогу, и вообще на всё, что за окном, будто это не мой мир.
«Глазами не наученного младенца она смотрела на всё это. Будто в первый раз. Асфальт не сухой? Хотя чему теперь удивляться, уже не те времена, чтобы всё было по закону. Интересно получается, только с утра солнце радовало её детскую наивность, а потом вдруг полил дождь, и уже стало мокро не только на дороге, но и в душе. Душа не плачет никогда, она лишь только выжимается, как лимон. А соковыжималкой приходится быть всем нам, смертным. Троллейбус мчится в небытие, и становится непонятна причина появления на свет Божий всех людей, мирных насекомых и хищных животных. И вообще, в мире так много непонятного и неизведанного. И многим гораздо приятнее надеть на себя серые одежды и стараться быть как можно незаметнее.
- Но зачем? Разве не интереснее жить в цветном мире? Да, я не отрицаю, иногда не мешает окунуться в палитру всех оттенков белого или черного. Но, ведь когда-нибудь Солнце всё равно перестанет вставать над вашей головой, и, по-моему, лучше жить и радоваться тому, что делаешь, а не держать себя в наручниках страха.
- Ну, не знаю… Мне кажется, что люди, которые одевают на себя яркие одежды пытаются таким образом привлечь к себе больше внимания.
- Ну, а разве это новость, что человек любит привлекать к себе внимание? Ведь для этого мы и созданы, чтобы привлекать. Если бы нет, то зачем тогда все девушки так радикально отличаются друг от друга, у одной ноги начинаются там, где другая видит линию горизонта.… А глаза, на что нам глаза, разве не смотреть…?
Они никогда не могли спокойно разговаривать. Ни одна встреча не проходила без спора. Не важно, кто оказывался прав, главнее то, что им от этого было не сладко. А что делать? Чтобы что-то по-настоящему осознать, необходимы какие-то случаи, подводящие мышление человека к этому. Но тогда они были обе хороши и не понимали ровным счетом ничего жизненно необходимого. Одной из них приходилось все время соглашаться, чтобы не навредить дружбе. Но нельзя сказать, что споры возникали только из-за чьей-то глупости, нет, скорее это было, потому что Она была пессимистична, реалистична и не могла держать слов, как хороших, так и плохих. Это и портило отношения.
Троллейбус увозит Её в никуда, но это было то, о чем она мечтала (где-то внутри). Стекла покрываются тонкой корочкой льда, такого иссине-розового цвета. Цветом-то даже не назовешь. Настолько прозрачного цвета иногда бывает туман, когда рано по утру, в деревне, выйдешь в поле… Колоски едва покачиваются, вот мышка полевая пробежала, а ты стоишь и слушаешь… Как умываются жуки в утренней росе, как мама-улитка говорит дочке: «Ну, вот опять дорогу загородили, ведь вроде вчера еще было пусто… опять дорожные работы!» Хочется спать, но ты стоишь, немного прохладно, но она, слава Богу, не зимняя, от которой даже кости замерзают. Впервые в жизни на твоих глазах рассеивается туман. Постепенно поле увеличивается. И понимаешь, что в жизни нет простых совпадений. Если делаешь что-то, то все хорошее, что случается с тобой – вознаграждение за дело. Но следует помнить, что, если даже ты не делаешь ничего, то Бог не накажет тебя, потому что он любит всех, независимо от поступков.
Такое странное чувство овладевало ей иногда. Казалось, что подруга иногда совсем не одна подруга, она раздваивается на несколько тел, точнее на несколько отдельных душ. Так, наверное, было выгоднее для нее самой, иногда она задумывалась над этими странностями, но тут же остальные мысли затмевали сознание, бросало в дрожь, внутри говорила правда. Но такая скверная и противная на слух, правда, что приходилось держать ее взаперти, где-то совсем внутри.
Она создавала внутри себя образ, как это делают многие. Ей хотелось жить, как живут богатые люди, но не хотелось подражать. Желание выделиться всегда стояло на первом месте. Соединять едкие цвета и создавать что-то необычное у себя в голове – вот ее отличительная черта. В остальном – совсем обычный житель столицы. Такое же невозмутимое лицо, неправильные черты лица и немного грустные глаза.
И кто знал, что там за этими немного грустными глазами? Бушуют ли там ураганы, происходят ли катаклизмы, ведутся ли книги мира и есть ли там свои независимые художники и поэты; или же огромное поле маков заполонило пространство…
Она делала всегда то, что ей хотелось, никогда не слушая и не прислушиваясь ни к чьим советам, кроме маминых.
Она не курила, но когда что-нибудь происходило, то она, за неимением сигарет, брала пакетик чая, квадратик бумажки, высыпала травку на начало, слюнявила бумажку, заворачивала и поджигала.… На всю комнату распространялся приятный запах зеленого чая. После этого мозги туманились, все тело расслаблялось, и так ей было легче соединяться со своим образом.
Это был не ритуал, и даже не обычай. Просто всегда ей хотелось выделиться. Она была неудовлетворена собой, и именно от этого пыталась казаться лучше других. За это ее не любили. Вполне возможно, избавься она от такой привычки, все вокруг обожали бы, но перестать так себя вести было слишком трудно.
Так легко и наивно жила она на протяжении всех ее полных лет. Казалось, ей никто не нужен, что она самодостаточный человек, и готова спорить на эту тему со всеми, кто противоречит ей. Выходя из дома в рваных джинсах, в ботинках Ferrari, надевая необычную бижутерию, бусины диаметром в 3 см, садилась на велик и гнала в неизвестном направлении. У нее не было друга, но был хороший знакомый, которого она давно любила, но стеснялась сказать о своей любви. Он, в свою очередь так же пребывал в стеснении, и тоже в любовном стеснении.
- И не глупые они, если выдавался момент наедине, а они просто вели милую светскую беседу.
- Думаю, что не глупые, именно так бы поступила и я. Для меня это действительно идеальный вариант, друг, тире любимый человек. Потому что не надоедает такое общение. В этой дружбе остается что-то еще неизведанное, не испробованное. Какая-то тайна. И ее можно держать под замком еще долгое время, именно тогда люди могут оставаться хорошими друзьями долгое время.
- Друзьями, ты чего это, ты подумай, вот ты увидишь красивого, хотя нет, пусть лучше симпатичного мальчика, какие мысли сразу промелькнут у тебя в голове? Ну… Врешь сама себе просто.
Эти дурацкие дилеммы длились долго, пока одной не надоело, и она не ушла в тень.
«Вся запутавшаяся в мыслях девушка шла по тропинке небольшого сада. Ходила туда и обратно, тщательно изучая своими мохнатыми ботинками дорожку. Она пыталась понять, что чувствуют животные. Хотя кто знает, о чем на самом деле она думает. «По внешнему виду всегда люди оценивают своих братьев и сестер по Богу», - думает девушка частенько. Ей по душе творческая сторона этой проблемы.
Девчонка знает, что внешняя оболочка, т.е. одежда была создана для «защиты» людей. Они создали ее для «защиты» самих себя. Но ей кажется, что одежда создана, была для преукрашения человеческой внешности, чтобы каждый мог подчеркнуть свои достоинства, а вместе с этим появилась оценка. Все стало иметь понятие «хорошо или плохо».
Это-то и был запретный плод. Нельзя было его вкушать, т.к. с его сладким вкусом вначале и горьким потом, появилась такая вредная привычка – оценка всего, что вижу, слышу, и о чем думаю.
Девушку это терзало по-настоящему. Ведь вместе с презрением к такого рода поступкам некоторых людей, в душе просыпалось совсем иное чувство.
Жалость к самой себе была настолько противна, липка и прохладна, что хотелось уйти подальше ото всех. Забиться в угол, не дотрагиваться руками не до чего теплого, и не слышать собственного дыхания. Закрыть глаза и не видеть отблесков светлых пятен жизни.
Жалко ей самой себя, потому что неудобно, хотя весьма привычно было чувствовать постоянное давление глаз людей, оценивающих ее внешний вид.
- Ты знаешь, с виду девочка очень мила. Волосы такие волнистые, лицо свежее, глаза и губы выразительные.
- Как у Лары Крофт?
- Да ну тебя, нет, не большие. Фигурка стройная, но не худая она, ростом не высока, может 167.
- О, это чуть выше меня.
- Ты меня слушаешь?
- Да-да, давай дальше…
- Ну, вот… Значит, был на ней старый, но очень стильный шарфик поверх нежно-персикового пальто с большими желтыми пуговицами. Мне показался ее наряд поистине изысканным.
- А дальше?
Она помолчала с минуту, развернулась и пошла медленными шагами из сада. Пытаясь в точности копировать промысел Божий, но подруга не поняла и сильно обиделась. К таким выходкам пора бы уж привыкнуть, ведь они часто мешали гладким отношениям и крепкой женской дружбе.

Люди бывают самые разные, они иногда так открыты к тебе всей душой, а порою заворачиваются в мумийные бинты и падают в никуда.
Она чувствовала, что граница между ней и подругой постепенно стирается, летопись дружбы приобретает грязно-желтый цвет, и крысы проедают бумагу, пахнущую почему-то гуталином. Она каждый день замечала за собой повадки подруги, иногда даже те, которые ее раздражали.

«Мы не дружим уже с пол года. И иногда, проходя ее дом, мне не хватает ее звонкого смеха. Она смеялась, когда я ее смешила; обнимала, когда я ее обнимала; разговаривала, когда я звонила ей, и так было всегда, я терпела, потому что любила. А она выбросила меня, просто скомкала, вырвала из души, и выбросила, как старую ненужную неваляжку. Именно такой куклой я и была. И не клонилась к земле, даже если дул ураган, меня невозможно было сломать, потому что я советская, и так же вульгарна, как я эта кукла. Но всеми этими качествами я обладала только находясь рядом с ней. То ли она была посыпана волшебным порошком, то ли знала что-то , что никто не знал, без понятия. Что с ней теперь? Она была ясной звездочкой на темном небе, а потом погасла. Однажды я видела, как падает звезда, это божественно красиво. Падение длится чуть больше секунды, и после того, как не остается и следа, в голове проносятся всевозможные мысли. Успеваешь подумать обо всем. Когда я увидела падение звезды, то вспомнила мою подругу, услышала ее смех, и снова мысли переполнили меня, слезы навернулись на лаза, обида скрючила меня».
Она совершенным образом потерялась во времени. Оно не касалось меня, не пыталось даже потревожить сонное создание. Вся мирская обманчивость испарялась, стоило мне только закрыть глаза. И люди не играли в моей придуманной реальности большой роли. Они были лишь пустыми телами, вращающимися вокруг своей оси, таким образом заставляя вращаться все вокруг. Ведь не случайно наша земля имеет форму шара. Шар – замечательная геометрическая фигура. Так кажется, будто еще недельки 2-3 назад это был неотшлифованный многоугольник. Но все таки шар – вечная фигура.
В голове моей откуда-то есть место двум реальностям. Одна настоящая реальность, та, которая всем движит; а вторая существует всегда только образами. И по-настоящему реальной становится, когда глаза мои закрыты. Многие подумали бы, что это откровенная чушь, однако это правда, моя правда. Я бы так хотела, чтобы люди узнали, что все самое хорошее, доброе и замечательное происходит, когда человек закрывает глаза. Если бы они это поняли и попробовали на собственном опыте, то старались бы не моргать вовсе, и может даже осуществили попытку задержать внимание на чем-то особенно важном, как теннисист на мячике концентрирует внимание.

Тебе не кажется иногда, что по твоей голове кто-то ползает? Что? С ума сошла, да может быть, но я ведь точно чувствую движение какого-то организма в моих волосах «У тебя деревья в волосах», так у меня же гнездо, а не волосы. Они такие длинные, это не предел, конечно, но мне иногда бывает лень причесать, и так и хочу по несколько дней с кукушкиным гнездом.
- И че, Нравится чтоль?
- ну, вообще-то прекрасно ходится, если будут мешать, отстригу. Я, знаешь, вообще не к тому говорила это все. У меня, как обычно странное состояние, я будто нахожусь в дымке, непонятно от чего. Точнее я знаю, но мне стыдно. Стыдно сказать, признаться… тебе, и самой себе. Для меня это ново, а для тебя будет ударом, я не хочу так. Меня не устраивает.

**
И появился ОН. Чужой. Просто новый. Неприятный. Он всегда такой. Жадный. Не всегда же с тобой. Жлоб. А мне нравится. Тупой, эгоист, противный, глупый… НЕНАВИЖУ!!!
**
Я мчалась на мотоцикле жизни, ветер бил в лицо, я не видела никого вокруг, я всегда отдавалась попутному движению. Если был момент, я брала, не отказывалась. Я не признавала себя красивой, я не могла признаться в том, что сводит меня с ума. Жадная, гнусная, я не изменилась. Изменилось лишь, что появился ОН. Зачем, почему, от чего.
Зачем я выбрала его, и заболела звездной болезнью?
- Почему я была тогда в безбашенном настроении?
- И от чего я не могу видеть человека, которого хочу видеть
- Что вышло из меня. Для чего тогда теперь вся эта болтовня. Прости меня!
- Жизнь прекрасна, если бы только не сидячие места…
- Чем тебе мешают сидячие места?
- Нет, они совсем не мешают, только иногда неудобно ехать всю ночь сидя, да еще и без света.
- Бред, полнейшая чушь…
- Да? А что, если я скажу что справиться с плохим настроением, мне помогли мысли о тебе. А еще я тебе вот что скажу.
Мы - пешки. От нас зависит положение короля, но в тоже время не зависит толком ничего. Мы можем любить, но только не умеем. Или просто забыли, как это делается. И не хотим выйти из прежней жизни. Мы не кони, которые могут убежать в душистые луга, заброшенные леса, залитые солнцем поля, у нас нет возможности не думать. Нас наградили чудесным свойством- умом. Ум не нужен пешкам, он не нужен так же и королю, а королеве и подавно. Кто нуждается в умственных способностях по-настоящему, так это ферзи. Пешку убивают, и она не кричит.
Когда речь идет о шахматах, то мы думаем чаще о короле, потому что смерть близнецов тройняшек не так заметна. Смерть короля известна во всеуслышанье. Шах или мат королю, и сразу все понятно.
Три пешки. Две черные, одна белая, или две белые, одна черная. Разницы никакой. Две пешки узнали друг друга, когда попали в одну команду. Обе они, всегда были непобедимы, и приносили удаче королю, и драгоценности королеве. Это не обязательно были драгоценные камни, это могли быть карты, или интересные комбинации следующих или уже прекрасно отыгранных партий. Так же это были отобранные у мертвой королевы противника кольца, ожерелья, в которых в последствии выжившая жена короля появлялась на победном балу. Балы проходили все на той же шахматной доске, а всё потому, что выжившему черному или белому племени натурально некого было пригласить. Хотя торжество победы проходило так, будто племя проживало последний день. Но почему как будто, они на самом деле проживали последний день. На утро после бала, все пешки засыпали крепким сном до той поры, пока король снова не будет нуждаться в их защите. Король тоже засыпает. А вот, самое интересное происходит с королевой. За время партии та рожает наследницу, которая растет очень быстро, и когда королева не просыпается, то юная, но уже готовая к жизни и новой партии принцесса становится на жизненную клетку своей матери.
Все фигуры шахматного королевства не разговаривают между собой, а только обмениваются взглядами. Этого хватает, чтобы жить и радоваться жизни.
Пешки проснулись от громкого шума. Он исходил от возни вновь прибывшего племени. На этот раз племя было совсем не обычно. Две неразлучные пешки сделали усердные попытки окончательно проснуться. У них это получилось. Им не было приятно смотреть на то, что происходит на противоположной стороне поля. И что-то новое происходило в душе, ранее совсем неизвестное. Две фигуры одного цвета смотрели то друг на друга, то вперед, то перед собою, вниз. Бурлило и кипело это что-то новое, вскипало, и пенилось.
А на другом конце шахматной доски происходило вот что. Там готовились к новому отбору. Потому, как есть такие правила, специально предназначенные для пешек. Все они, по истечении какого-то времени должны расформировываться и собираться заново. Потому что души пешек настолько похожи на человеческие, что им тяжело дается переживание некоторых событий. Вот, собственно и все, ничего страшного.
Круглый фонарь яркого, янтарно салатового цвета висел так неестественно в ту августовскую ночь. Этот злорастный круг отражался в серебряном тазу, опрокинутом кем-то в спешке. Серые облака, серые люди, серые пешки, серая природа, серая любовь. - Как я рада, что с нами нет ее… А ты?
В ответ созревающая новая Лара Крофт получила не совсем утвердительный ответ.
- Так ты тоже рад?
- Ну, да.
Серая улыбка, серые глаза. Один с золотым солнышком вокруг зрачка, обожествляющим образ. Серые чувства. Пешки не умеют любить, ценить, пить, выть, ть… ть… Серая ночь, серая простыня, серая подушка, серые льняные брючки колоколом – пижамные, серые волосы обоих друзей. Глаза в глаза, рука к руке, голос к голосу, все ровно, четко, на подбор, одинаковые шутки и одинаковый, серый смех. Как странно тихо этой ночью. Луна заглядывает в окно.
- Как красиво, посмотри, смотрит на нас этот полупрозрачный круг, такой же серый и холодный, как мы. А знаешь, когда я утром однажды проснулась, то обнаружила, что на его месте висит светящийся непонятным светом круг, отдаленно напоминающий этот, НАШ, сейчас.
Серые чувства, нераскрывшиеся бутоны маков, серые, серые, серометр сбивается со счета сколько всего серого.
Ночь – другой мир. И пешки в нем оживают. Но в их жизни есть очень суровые законы. Все движутся по кругу, можно сказать по рулетке, в которой есть много углублений, но только одна, роковая луза. Туда проваливается лишний.
Их было двое, двое прекрасно ладящих пешек, но в другом, новом отряде появилась еще одна, третья. Та третья, которая была другого цвета, другой расы, другого племени. Она не была из серой жизни, она была из другой, может цветной? Может быть черной, а возможно и белой… После ночи отдыха, которую им давали обычно перед расставанием, пешки не выдерживали и сходили с ума, на что и рассчитывали учтивые председатели серой жизни. Она осталась в старом племени, с родным королем, потеряв, по расчетам их армии всего-то ничего, двух родных ей человек. Королеву, которая не в счет, и родного, самого родного, самого лучшего из серых пешек. С ним случилось, что и предполагалось. Потерял рассудок. Забыл ее. Но появилась новая, другая, инородная, незнакомая пешка. Что-то стучалось снаружи по его деревянному рассудку, но было слишком мало сил услышать тот стук. Так потерял он последнее то, что связывало со старой серой жизнью. Даже дерево, служившее ранее ему плотью, стало другого цвета, он не помнил, был он белым или черным раньше. На ней было черная длинная вязаная кофта, черные льняные брюки, купленные в Германии, и столь обожаемые самой ею, что невольно стали мною ненавистны. Что служило между нами горой? Все, всё и всегда. Нам было ясно. Мы из разного теста, она из дрожжевого, а я, из обычного - на воде и муке. На ее деревянном лице выражалась странная улыбка. Что-то вроде улыбки страха. Это единственное, что связывало нас с ней. Больше ничего, даже уголки губ, одинаковые у всех, были у нас различны. Потому что я так хотела. Хотела этого именно в тот день. Но я подарила ЕМУ свободу, отпустила его на самотек… обоим был подарен день, целый день (безжизненный для пешек). Долгий, монотонный, утомляющий день.
На мне была моя привычная, приятная одежда. Синие свободные брюки, не обтягивающие. Мне не нужно показывать всем, что они у меня есть. Бездумная оплошность.
И спокойного зеленого цвета кофта с длинным рукавом, и мои любимые красные кеды, протертые с правого боку. Лежебоки.
«Девушка и скейт – две, несопоставимые друг с другом вещи».
Я не думала о ней. Мне не нужно было это. В голове царило спокойствие, даже можно сказать, что-то более спокойное, чем спокойствие. Что-то невесомое, космически спокойное. Из нежных облаков сотворенное. И она ушла.
На земле, в космосе, во всей вселенной не было больше никого, только мы вдвоем. Я научилась плакать. Две пешки. Черная и… Это уже не важно, я улетаю к свету. Потом его забрали, а меня усыпили.
***
Мы подрастали. Нам нравились мальчики. Разные мальчики. Иногда одни и те же.
Она тщательно продумывала тексты анкет. Заполняла, и помещала на сайтах. Потом ей приходили предложения о встрече. Она брала подружку, и ехала с ней на встречу. Она уже давно спала с кем попало. Первый раз это было в деревне. Она мне ничего не рассказывала. Мы давно чужие люди. Но ее образ живет во мне до сих пор, она живет во мне. Крепко присосалась. Не больно, немного щекотно. Щекотит нервы, внутри головы - будто кто-то ползает. Там нет никого. Она спала с одноклассниками, в 9 классе. С соседями, с теми, кого не знает, кто ее раздражает, с 26-летними. Мне это снится? Хорошо бы. Длинные белые волосы не меняют ни формы, ни длины, ни густоты. Она, такого же роста. Я издалека наблюдаю за ней. С высоты птичьего «помета». И наш район постепенно загрязняется отбросами общества, и превращается в бандитский.
- Ты не можешь! Это, это… я не знаю, ну что ты делаешь. Что делать мне прикажешь теперь? Ты понимаешь, что я теперь… (тихо плачу)
- Ну ладно… я же приеду через месяц.
В телефонную трубку - Да. Может быть. Действительно. Точно, захвати. Я тебе из дома позвоню. Может… нет? Не ладно… Ага, давай.
- Я не пущу тебя! Я не смогу без тебя. Я вообще не могу без тебя жить, если на то пошло. Останься.
- Не могу, ты же понимаешь, я уже договорилась.
- Нет, я не понимаю, не хочу понимать. (Реву)
- Ну, не плачь. Что ты, в самом деле. Я хочу поехать. Ты же тоже уедешь, а мне что куковать?
- Мне еще пол…торы недели б…ыть здесь, в ту…хлой Москвеееее… Ненавижу ее. Я ее убью. Что мне делать. (реву, сквозь злобу. Пытаюсь ее удержать.) не уходи, прошу… чего ты хочешь.
- Я хочу уйти…
- Я не могу без тебя. Ты можешь это понять??? Ты самаЯ лучшаЯ!!! Не уходи, прошу тебя последний раз…
- Пока, Саня, я пойду, пора. Правда, пора.
«Она судорожно перебирала карточки с французскими словами. Ей все внезапно опротивело. Что раньше радовало хотя бы глаз, теперь было ненужным, бестолковым. Вещи потеряли цвет. Стремление к подражанию испарилось. Ничего не нужно».
Я хочу вернуть ЕЕ. Почему это так сложно. Какая чепуха.
И кому я теперь такая несчастная нужна. Ведь людей привлекают радостные, счастливые девушки. А я угрюма. Но каких людей мне надо привлечь? Парней? Нет, не нужны они мне. Но в тоже время, если ОНА ушла навсегда, то придется реабилитироваться. Мне надо выкарабкиваться из лягушачьей коробченки.
Больше ничего не вернется. Зачем надо действовать мне теперь на нервы. Мы все давно решили, я успокоила свою душу, начала новую безмятежную жизнь, а тут опять эти «раздражители». Она почувствовала, что ей нужен человек, с которым можно просто поговорить, попросить совета, всегда выплакаться и, естественно, обсуждать разных личностей. Но она прекрасно понимает, что мне нужно большее, мне нужна любовь, которую она не сможет мне дать, может быть не хочет, а может просто не умеет.
Мы сидели на кухне за завтраком. Я встала тогда поздно. По всему дому расползлись люди. В ее комнате она, и ее парень. В соседней сестра, но одна на двухспальной, мягкой кровати. В третьей комнате на том же втором этаже невинно нежилась в постельке из фиалковых лепестков младшая сестренка, рядом в коробке похрустывали морковкой два кролика. Белый и коричневый (на следующее утро их не стало) убежали. А внизу родители…
Я встала с постели, посмотрела на телефон, не писал ли нынче ночью кто-нибудь. Не писали, забыли. Вычеркнули. Убили. Черный месяц из тумана небо звездное проткнул. Зацепило, за облаву, за мохнатые края. Зашла в ванную. Какой ужас. Вышла, спустилась по лестнице вниз, поздаровалась и согласилась на предложения зеленого чая. Сегодня будет жарко (облава). Осталось два дня.
Чай по запаху напоминал что-то родное, что было от меня сейчас так далеко, он навеял мне мысли о детстве. Но слишком много детства у меня в голове. Пора завернуть его в фольгу, понюхать ее запах (не пахнет), и засунуть в духовку. Она наверстает упущенное. Потихоньку чашка пустеет, я наливаю еще чаю. Справа она, напротив ее сестра, слева ее любимый. Едим. Пока еще все спокойно. Но мне так хочется плакать. И хочется делать это так же незаметно, как звезды падают с неба, оставляя секундный шлейф. И откуда столько чуткости в этих падениях.
- Э-э-э, да ты не деревенская телка!
Да, я не деревенская. И мне не доводилось видеть падение звезд каждую ночь на сеновале. Хотя признаюсь, мне бы этого ох, как хотелось.
Хочется плакать, потому что вот именно сейчас мы находимся так близко друг от друга, а она не ценит этого. Она уедет через два дня. Я снова останусь одна. И потом год разлуки, а может и навсегда, никто не знает будущего. Но сейчас, она предпочитает время с НИМ, а не со мной. Может я глупа, скажите, разве можно так поступать? Ведь я не ветер, я не солнце, не волна… Я уеду, не вернешься, никогда.
И я ничего не говорю. Молча глотаю слезы. Сижу, смотрю, читаю газету. Я не понимаю, что там написано. Ты скоро все поймешь! Беру круглый кусок хлеба, булкой это не назовешь, потому как для нас привычно, что булка обычно сладкая, а это именно хлеб. Разрезаю столовым ножом ее поперек. Масло. Сыр. Сыр??? Я не ем сыр с хлебом. Как все поменялось. Теперь я могу нарушать запреты, которые поставила сама себе, и к которым приучала других. Я не дом, и, кажется, можно так себя вести. Нет, сыр я не буду. Пытаюсь отрезать тонкий слой масла, но оно было толкьо что вынуто из холодильника, поэтому попытка не удалась. И нож звонко брякает о блюдце. Их взгляды на мне. На блюдце. На руке. Недотепа. Продолжают о чем-то говорить, смеяться. А мои глаза опущены, чтобы никому не показать их покрасневшие сосуды.
И тут я понимаю, что мне совершенно нет места среди них. Я лишняя. Они говорят на своем языке. Я не знаю его.
И потом на голову сваливается подтверждение. Забыла сказать, что ЕЕ парень немного полноват, и очень комплексует по этому поводу. И, конечно пробует разные диеты. Но что-то пока они не дали эффекта. Парень начал уплетать второй бутер.
-эй, это так ты стараешься похудеть? Если хочешь уменьшить массу своего тела, то не должен есть этот бутер.
- Знаешь, это я специально для тебя сделал (с сильной обидой на нее и свою жизнь) Может ты скушаешь?
ЕЕ сестра не отличалась особой красотой или стройной фигурой, тем более.
После этого, я уже не слышала звука, с которым проносились мои мысли. Они все втроем орали друг на друга. Мне было паршиво. За себя, и за них троих. Я поднялась к себе. Села, и не знала, что делать. Плакать – безнадежно. Грустить – только лишняя головная боль. Обижаться – я уже обиделась.
Я толком не разговаривала с ней до самого ее отъезда. Только тогда я впервые за эту неделю посмотрела ей в глаза, полные обиды, так же как и мои. Значит она тоже?
- мы так мало пообщались. Нам нужно было больше времени.
- Помнишь, как классно мы проводили вместе время?
- Конечно. Но я была младше.
- Да, а теперь совсем тетенька. Ты так поменялась за один только год. Прошел всего лишь год.Неужели я тоже так поменяюсь за один год.
- Я приеду.
- Да…
- В следущем году. Осенью. Я хочу приехать.
- Да…
Мы старались жить в иллюзии. Это было приятно. Было интересно придумывать планы на будущее, которого может не быть. Мне нравилось воображать, как мы будем гулять каждый день по городу, собирать «мохнатыми ботинками» остатки осени, как будем оживленно обсуждать все. Мне хотелось многое делать вместе. Написать очередную некудышную картину, написать очередную некудышную страницу в книге. Мы обсуждали, что будем видеться, даже когда расстанемся. Будем видеться, но только во сне. В этом состоянии человек может отпустить свое сознание, и полетать, и поделать петли над башней Кремля, и побарабанить вместе с самым крутым барабанщиком, и даже написать статью для журнала «Караван»… ведь в жизни я никогда не признаюсь никому, что хотела бы видеть там свою фамилию или хоть псевдоним (Sanyo).
в этом мире зима, и в том мире зима… Пел он мне ВО СНЕ.
и бездна всем нам стелит постель.. Где-то там…

Я сидела, обхвативши свои колени. Я пыталась вспомнить, когда я в последний раз сделала что-нибудь полезное.
- нет иллюзий!
Они есть, как же нет! Ими вся моя голова наполнена. Что так мешает мне?
Пытаюсь понять, для чего я здесь сижу, почему мне все так чуждо. И что-то внутри меня мечется постоянно от одного края пропасти к другому, и получается, что меня со всех сторон окружает пропасть – я на островке скалы.

Она сжимала колени все сильнее и сильнее. Обкусанные, но уже отросшие ногти впивались в белую с розоватым оттенком кожу. Она перебирала пальцами, будто отыскивая живое место для нового «укуса».
Она не могла нормально встречаться с парнем. Их отношения продолжались максимум три недели. Но почему-то сама всегда требовала, чтобы он был постоянным в отношениях. И обычно первая давала инициативу к заключению. Но много раз происходило так, что она давала понять-то первая, но парень быстро улавливал и перенимал инициативу, бросая ее в колодце. У колодца всегда стояло вишневое дерево, она сидела там подолгу, могла сидеть в темноте и духоте, или же приоткрывала крышку люка так, что виднелись ветки вишни. Кажется, у каждого человека своя истина.
Бывает так, что человек сходит с ума и не замечает этого, точнее обычно так оно и происходит. Никому вокруг до больного дела нет. У них свои заботы. Они лишь иногда делают вид, что им важно встретиться с человеком, или же позвонить ему, но всегда преследуют какую-то цель. Он и Я, мы не встречались бы, если бы не хотели друг друга.
- Ты что! Обалдела?! Ты и в правду считаешь, что секс – главное в жизни…
- Да, а почему нет. Ведь только в момент оргазма люди забывают обо всех мирских заботах. Наслаждаясь этой приятностью, я люблю человека искренне, бескорыстно, прощая ему все. И только в эти секунды я перестаю считать нанесенные мне обиды.
- Да, ну… Чушь какая-то.
- Может быть… Я уже не знаю, где чушь, а где правда. Я верю всем без разбора – это моя слабость. Стоит только поманить меня и я забуду обо всех своих принципах и стереотипах. Но, может это хорошо? Скажи мне, разве не чудесно верить всем и всему, как ребенок?
- Да, прекрасно, но только когда ты об этом мечтаешь. В реальности же ты не способна уже быть ребенком.
- Да, ты права. Я уже не смогу с такой же младенческой наивностью верить всем Его словам. Не смогу не думать о будущем. Не смогу не строить иллюзий и фисташковых замков. Мне даже будет не по силам помечтать о семейной жизни.
- Почему?
- Потому что, я уже знаю на перед, что будет со мной. Если я влюблюсь, то потом буду пытаться подчинить себе человека, захочу взять полное командование. Мечты капитана, понимаешь?
- Не очень… Я, конечно, понимаю, но ты слишком заморачиваешься на этот счет. Вначале всегда должна быть влюбленность, а потом появляется привычка, вы становитесь ближе… Настолько близки, как икринки…
- Где-то я уже это слышала…
- Как икринки! Успокойся, выкинь из головы эти заумные мысли, не загружай в себя слишком много спамовых файлов. Они ни к чему, поверь. Послушай совет подруги.
- А что такое подруга… Ты понимаешь, что мы с тобой тоже не должны друг друга считать собственностью. Вот были крестьяне, не было у них земли. Работали бедняги целыми сутками, и все равно были довольны. А все почему? Потому что жизнь у них была отвратительная, и они ценили каждую кроху, падающую к ним с неба. Они благославили эти крохи. А что делаем мы? О-о-о… Люди, которые живут намного несчастливее нас научились приспосабливаться к неудобствам и неудачам, окружающих их. Они стараются прощать все ситуации.
- Ну да…
- Да, стараются, не у всех, может быть получается. Но они намного больше выстрадали, чем мы. Намного больше прочувствовали. Души их еще не настолько закостенелые, чем наши с тобой, к примеру даже.
- Почему это наши души закостенелые?
- Да, Господи, не воспринимай ты все так буквально. И вообще, ты мою речь тоже не всегда воспринимай близко к сердцу. Я иногда говорю так, что самой не понятно. «И хорошо и чувствительно, а только непонятно…»
- Это что?
- «Вишневый сад»
- а-а-а…Чехов. Скучно…
- А мне нравится.
И впервые за последние несколько дней, я почувствовала, как что-то, отдаленно напоминающее сгусток волнения, смешанного с вожделением и страхом, коснулось стенок внутреннего мира. Это «что-то» было округлой формы. Оно касалось меня изнутри своей шероховатой поверхностью – ощущение не из приятных. И когда этот сгусток проносился по внутреннему «Я», то время затормозило все вокруг. Хотя до того момента, была стопроцентная уверенность, что даже, если остановить время на всех часах в мире, земля не перестанет от этого вертеться, так как время – это то, что придумал человек, чтобы создать какие-то жизненные рамки. А соответственно это часть человека. И это ужасно, на самом деле. Но не в этом суть. Время остановило человеческое существование и я поверила в еще одну иллюзию… Однако никакое время не останавливалось, просто мне, мечтательнице, как всегда померещилось! Сгусток упал на дно, оставляя после себя млечный путь. И что-то теплое пробежало вслед за тем «чем-то».
Впервые за несколько дней, сегодняшний будто родился заново. Наконец ОНА улыбнулась. Даже не просто улыбнулась, лицо ее на несколько мгновений, показавшимися мне слишком короткими, чтобы насладиться ими, расплылось в истиной улыбке. Я точно знаю, такие улыбки не подделывают. И сгусток, казавшийся бременем вдруг стал медленно таять внутри меня, и вскоре заполнил, будто специально предназначенную для него полость. Там стало тепло. Так тепло, как когда после долгой зимней гулянки, даже можно сказать, после хорошей прогулки, когда накатаешься на санках с горок, отобьешь себе как следует попу, отморозишь если не пальцы ног, так уши, забыв надеть шапку, когда насмеешься вдоволь и уже будешь чувствовать бушующий внутри желудка приступ голода, то вернешься домой… Снимешь ботинки на меху, потом одни носки, покрывшиеся кусочками ледяной корки, другие, тоже «не выжившие». И вот только, когда пойдешь мыть руки, то почувствуешь первые позывные боли, и побежишь к батарее… И вот он тот момент, ты прислоняешься к ней,и чувствуешь теплоту, за которую отдала бы все. Греешься… Блаженство. Так и мне стало тепло в тот момент. Даже почти жарко, в том месте, куда в бесконечном количестве приливает кровь, и откуда она же качается тоннами.
И как же давно не было такого покоя. Душевного покоя. Чтобы я знала, что приношу кому-то радость.
Но я слишком часто ее обижала, чтобы быть достойной ее улыбки. И просить прощения в который раз нет смысла. ОНА – такое существо, которое способно прощать. В этом весь соблазн. Людям, которые способны прощать хочется снова и снова причинять боль. Нет! Не осознанно, конечно. Просто так устроен человек. Он видит жертву и хочет ее. И в мире выживают сильнейшие. А жизнь – это хорошо спланированная война, которая тянется на протяжении многих веков, и невозможно точно определить ее конец. И надо, наверное, смириться с мыслью, что мы так и будем воевать, пока сами не захотим себя остановить.
Страшно принять и стать окрыленной. Стать счастливой и всему радоваться, а не печалиться. Я привыкла к печали, и, не замечая этого со стороны, пристрастилась к такому своему облику.
Она больше не улыбалась.
Я поняла, что обманулась.
Впрочем, как всегда
В этом, по сути, ничья, но общая вина.

В женской дружбе почти всегда так происходит. Приходит момент, которого не ждешь, о котором не думаешь, так как «витаешь в облаках», строя прочные иллюзии из прозрачных воздушных кирпичей. Ты видишь, что в семье все пропорционально, исключая тебя. Все там тянутся друг другу, как ветви деревьев к солнцу. Это жизнь. Но ты до этого страшного момента не задумываешься, потому что не знаешь, в какой именно день Аннушка разольет масло и уже ни о чем не придется задумываться. Он пришел. Нити, что казались прочными, поела моль. Все, что было на самом деле прочным, они сожгли внутри себя.
Она нашла того, кто мог дать ей счастье.
Встретились, когда лето заканчивало свое существование, и с приходом осени должна была начаться другая жизнь. Осень захотела озолотить ее - подарила Его. Помнится, это были странные моменты. Полная неопределенности, она смущалась так же красиво, как цвела вишня под окном. Небо, отдающее кармином, томно плывущие по нему облака, и загоревшиеся искры в глазах. Если бы можно было навсегда запечатлять в сердце улыбку любимого человека, и сверкающие его от счастья глаза, то, наверное, пришлось бы каждый раз сходить с ума. Тогда было совсем непонятно, что нужно делать, а чего не следует, и винить такое беззащитное существо было, по сути, не за что. Но он сумел.
Острее ножа было его слово. Но имелось же неимоверное количество чего-то, непонятного, жгуче желтого цвета внутри, чтоб наивное человеческое существо продолжало испытывать томящуюся в душе нежность к человеку, пырнувшего тебя ножом судьбы.
Момент веры в воздушные замки закончился, и она поняла, что любит по-настоящему только одного человека. Может быть, так казалось от безысходности, в состоянии которой она прибывала. Любила свою подругу?!
Больше некому было дарить бесценную и бескорыстную любовь. Другие страшились такой любви, не понимали не хотели понимать. И именно тот день, начало томной осени, начало бесконечных любовных спотыканий, и продолжение бессмысленной, с ее точки зрения, жизни, расколол до конца треснувший лед сознания. Есть люди, которые постоянно теплятся надеждой, думают: «а вдруг, все-таки, случится чудо, и есть волшебство на этой земле, в этом городе, рядом со мной…». Она не была исключением. Обрети она тогда свое счастье, никогда бы не смогла быть тем, кем способна быть сейчас. Свет, в закрытой от всех душе родился от ЕГО взгляда. Но не могла она тогда оценить столь громадного счастья для души, ведь хотелось совсем не просто взгляда. Хотелось обнять его и не отпускать больше никогда, пусть бы это не нравилось, но главное не уходить от него ни на шаг. Маленький отступ, и все… бабочка улетит с цветка, и уже никогда не может быть в моей коллекции. Ошибкой было то, что в светлой, не замутненной головушке, в помыслах, которые еще способны взмывать высоко над разумом, в душе, открытость которой не знает пока предела не было порядка. В эти года сердечко бьется отчаянно, душа порывается сделать одно, а все губит неопытное тельце и «мягкокостность» детской мудрости. Ей хотелось открыть звезду, и назвать ЕГО именем, хотелось смотреть в его карие глаза, наблюдать за взором, не смущая; умереть, чтобы не докучать своим присутствием и хоть призраком, душа которого мается и не улетает на небо, находиться рядом. Но мы хотим слишком мало, опять-таки совсем неправильно желая... Да и кто бы ей позволил все это совершить.
Каждый раз, успокаивая сама себя, она снова впадала в отчаяние. Минуты «затишья» сводили с ума, ночи казались короткими, а дни сонными и муторными. Пытаясь бороться с приступами ревности она не могла найти правильного «лекарства» от них, все чаще и с большим «старанием» принимаясь жалеть себя, ненавидеть все красивое вокруг, созревая для плодовитого потомства «черной мути». Ей казалось, что страданиями можно облегчить душу. По-детски мыслила она в моменты обрядов «саможаления» - если плакать безустанно, то ведь когда-то это должно надоесть, наступит день и начнется постепенное отчуждение и даже пренебрежение к этим крокодильям слезам. Но волны невозможно остановить, они, приходя гребнем, не замечают ничего на своем пути, не прерывают движения. Ей хотелось назвать внутренние переживания любовью, этим новым, сладким и незнакомым словом.

«Живи с огоньком», ты говорил когда-то, и туман глотал безумную свободу. Еще во времена, когда люди не давали названий чувствам, когда они не судили за проступки, потому как их не было, когда нам хотелось просто жить, уже тогда был добыт огонь. Почему добыт, разве это камень, пища, зверь? Нет, это свыше, посланное Богом, а не добытое человеком. Мы слишком много принимаем на себя. Человек, добывший огонь не был Богом, но, возможно, он был его посланником. Огонь зажег новую жизнь. Люди стали стремиться придумывать что-то новое, чтобы удивить другого. Того, кого считал другом, того, кого был готов спасти от лап хищного зверя, и того, с кем теперь был готов соревноваться в познании жизни. Огонь был запретным плодом, потому как исчезла любовь. Она вся свелась к бытию огня. Теперь и ее можно было сжечь. Превратить в хлам и пыль всего лишь взмахом руки.
То, что мы понимаем под словом Любовь – всего лишь спичка. В секунды ее горения ты живешь в освещенном мире, кажется, ничего не надо, ты счастлив, но, увы, огонь превращает в пепел все, что ни окажется на его пути. И «любовь», увы, тоже входит в списки значащихся. Раз,и нет ее больше. И что происходит дальше? Разочаровавшись в человеке, мы вспоминаем, как говорили, накручивали себе в голове невиданные образы, как присваивали ему качества античных богов, и как здраво мыслим в момент прозрения, поняв, что глубоко ошибались. Человек, которого вы любили и боготворили, вдруг превратился в страшного монстра. Да, вдруг вот так, ни с того, ни с сего - в монстра. Все это глубокие заблуждения, в которых я никого не виню. Таким нас сделал Бог, и жару добавил огонь, некогда добытый человеком из ничего.
Это влюбленность горит, покуда не кончится спичка. Это наши сердца горят, пока длится иллюзия вечной любви. А главное, что она обычно бывает только у одного человека из пары. Я не знаю, и не берусь объяснять, почему так происходит.
Меня пугает, когда кто-то влюбляется в меня. Даже, если человек мне нравился, как только он произносит: «Я тебя люблю», эмоция отвращения начинает захлестывать меня с головой. Я знаю, что у многих точно такая же проблема. И у НЕГО все точно так же. Стоит мне прекратить уделять ему внимание, его чувства снова воспламеняются, зажигая спичку. И покажите мне здесь любовь. Здесь игра, игра не на жизнь, а на смерть, приняв такие законы, успокоившись, можно жить счастливо. Но нам пока до таких высот очень далеко.

Я стояла у плотно зашторенного окна. Занавеси специально были подобраны, чтобы не пропускать свет, когда он не нужен. Но, если подойти к ним совсем вплотную, прислониться кончиком носа к ткани, можно было разглядеть все, что происходит за окном, оставаясь при этом незамеченным. Я слушала шум автомобилей, радостные выкрики детей, перебранки тещи с зятем за стеной, детский плач с соседнем доме… Все это жизнь, все сугубо однообразно и привычно. Почему бы не придумать что-нибудь новенькое?
Но я продолжала смотреть через плотные занавески в окно и думать о любимом. Как хорошо любить и не требовать взамен того же. Просто любить. Мне наконец почудилось, что я способна на такое, и теперь меня, может, наконец проверят, а потом объявят решение.
Какое-то детское умиление, поддевающее ноготочком изнутри по венам, шепчущее на ухо, касаясь молодым пушком, смешит и противоречит более зрелому созданию. Оно забирается по ночам на крышу по лестнице, которую забыл трубочист впопыхах, спешивший, однако, на свидание. Этот мир, который смотрел на меня с противоположной стороны окна польщал, но и вызывал жалость к самой себе. Испытывая наслаждение от всего нового, от неизведанных ранее глубин, от запаха старых книг и новых масляных красок, от одной только мысли, что в огромном, новом мире есть место и для меня. Они подвинутся.
- Неужели и правда, есть, а?
- Конечно, есть, Санечка! Более того, тебе там светит столько всего нового, чего даже простыми словами нельзя описать, для этого тебе и нужна живопись, но это ты и сама прекрасно знаешь …
- Не правда ли, это подвиг, когда человек может начать новую, отгороженную от всех старых забот, жизнь. Правда, ведь запечалиться иногда так хочется?
- Да, и это наша большая ошибка. Мы презираем что-то постоянно. Сегодня себя, завтра свой нос, послезавтра не так причесанные или уложенные волосы. Все эти презрения никуда не уходят, ведь мы – не бочок, у которого есть канализационный люк. Мы собираем все эти душевные отходы в себе. Копим, копим…
- И что, потом это приводит к депрессии?
- Да, верно, так оно и получается, потому что человек не может сразу высказать то, что чувствует, он это прячет в ларчик, и потом «любуется» всю жизнь.
- Если бы действительно был у нас ларчик, и мы бы могли превращать эти «отходы» в драгоценности, и копили бы это, вот было б здорово…
- Да уж, лучше не бывает! И были бы мы все малахитовыми царевнами, нет, спасибо, такая перспектива меня не вдохновляет! А драгоценностями можно было бы по праву считать умение не сдерживать и не подавлять в себе эмоций, а сразу выпускать, представляя, что мы все-таки обладаем воображаемой канализацией!

Маленькое тельце съеживалось, глазки зажмуривались, будто должно было что-то выпрыгнуть из маленькой красненькой коробочки с пурпурными горошинами, вся душа маленькой фигурки так честно ждала, что именно сейчас… ну вот сейчас, уже… почти… именно когда она скажет или пожелает, все в миг исполнится!
Я могла чувствовать себя королевой этой ничтожной планеты. Это она съеживалась и морщилась от боли. Но она была так доброжелательна.
Как скоро, не задевая своим ходом ничего вокруг, можно ударить в цель. Как извращены бывают иллюзии, построенные и обдуманные мною, и какими зыбкими могут быть настоящие чувства. Нет сомнения, что «выход» где-то рядом, а я, считаю его назойливым комаром, не замечая позывных. Но как в человеческой душе, однако, может поместиться столько любви ко всему живому. Я удивляюсь! И, может быть, просто живое для нее только одно?
Она любила читать только странные книги, которые никто не читал. Они заводили ее в тупики, но она все равно продолжала читать, не вникая иногда в отдельные части текста. Главной целью было слиться с этими текстами, стать одним целым, впитать каждое слово, пусть даже они не связывались в голове в мысленные цепочки. Для чего же тогда читать? Так спросила бы моя учительница по литературе. Но, мне кажется, что надо жить по-другому, не бояться, что из нас выйдет дальше, просто жить и наслаждаться, безусловно, преодолевая какие-то жизненные барьеры!
В последнее время она слабо владела родным языком, точнее мысли путались в голове, потому что такая же путанница царила и с образами. Все люди смешивались в одно единственное лицо, среднего пола, не имевшего никакого значения в ее жизни, но чем-то захватывающего ее сознание. Все мужчин, будто стало объединять что-то общее, что-то намного значительнее одной только половой принадлежности. Любимые писатели, актеры, ребята, на которых можно было глядеть и не наглядеться, все они становились какой-то кашей в моей голове. Мне даже казалось, что я живу не в реальном мире, а в каком-то другом - где хочется расслабиться и не вторить моралям общественной жизни. Где можно в одночасье совершить генеральную «уборку» своего разума и души, и что-то переоценить, заново влюбиться, и не бояться исхода событий. А может так оно и было, может не я сошла с ума, а все остальные, может мне намного легче жить, чем моим соседям, запертым не только четырьмя стенками, но и своими страхами, которые куда страшнее безобидных бетонных стен.
Она часто задумывалась о смысле жизни, после чего ей начинало казаться, что вся жизнь – сплошной сон, что невозможно отличить реальность от выдумки; и получалось, что в этом мире можно делать что угодно, можно жить одной. Только надо сначал все хорошенько обдумать.
Но потом мысли теряли свой логический ход, и она больше не пыталась восстановить его.

О его смерти мне приснился сон. Сначала я не поверила сну, и не придала большого значения. Но потом мне об этом сообщил его друг. Он в письме обвинял меня. А мне так хотелось прочесть что-то вроде: это не твоя вина, и ничья, просто так надо было, чтобы он ушел из этого мира. Но таких слов никто мне не мог сказать, потому что смерть-то она смерть, она приходит и забирает всегда самого любимого и дорогого человека. И мне стало стыдно. Ведь я не придавал никакого значения его существованию, а тем более его любви ко мне. Мне казалось, что это все выдумки на пустом месте. В 14 лет так сложно понять, что такое любовь. Ведь ее нужно сначала выносить, преодолевая какие-то трудности, перешагивая через свои обиды, прощая каждый раз. Но тогда я этого не понимала, мне лишь казалось, что я не могу ничего поделать с тем, что он влюблен. Я не хотела и ни из каких побуждений не собиралась менять свое поведение. Это была не гордость, просто я не могла заставить себя полюбить того, кто мне не нравился. И в письме все это было четко изложено, будто его друг знал все обо мне, каждую мою извилину, каждую мысль улавливал прежде, чем я превращала ее в слова. Потом мне стало грустно. Отчасти оттого, что я поняла, как близка смерть и ко мне… Смерть – это не что-то другое, что может забрать меня из этого мира в другой! Мы живем рядом с ней, она ходит вместе с нами за покупками, летает на самолетах, совершает походы в горы, ложится в кровать, и даже спит с теми же людьми, с которыми мы испытываем блаженство. Может, даже, она настолько уязвима, что таится в нашей тени. А может, она притаилась и ждет в нашей душе, хотя такое мало вероятно. «Своей жизнью мы мало-помалу пестуем смерть. Но это – лишь одна из иситн, которые мы должны усвоить. Какой бы ни была истина, невозможно восполнить потерю любимого человека. Никакая истина, никакая искренность, никакая сила, никакая доброта не могут восполнить ее. Нам остается лишь пережить это горе и чему-нибудь научиться. Но эта наука никак не пригодится, когда настанет черед следующего внезапного горя». И кто бы теперь что ни говорил, но я верила лишь себе, и не слушала никого вокруг. Меня, если можно так сказать, замкнуло в лабиринте, из которого при желании можно было найти выход. Понемногу меня перестали интересовать окружающие предметы, лица, и душу заполняли только самые важные люди. Мне теперь так не хотелось их потерять. Потерять также глупо, как потерял меня он. Даже не попрощавшись. Говорят, что люди, покончившие жизнь самоубийством – слабые люди. Я не знаю кого поддерживать в этом споре. Но знаю одно точно: suiside это не так просто. Такое могут сделать только сильные люди, которые не боятся смерти, или же больные, которым просто все равно. Конечно, сложнее остаться здесь, на земле, на своей родине, в своей семье, и попробовать все наладить, но только, опять же, вопрос этот очень сложный. Те, кто остаются без любимых людей, думают, что их бросили, с ними поступили несправедливо, но не понимают, что каждый должен жить так, чтобы не зависеть ни от смерти родителей, ни от урагана, ни от чего, а точнее прост быть ко всему готовым. Но люди так жить не могут. Мы – пиявки, которые присасываются к кому-то и потом всю жизнь невольно пют кровь. Так вот поступаю я. Не от хорошей и праведной жизни пишу я тут эти строки, а для того, чтобы, во-первых, облегчить себе жизнь, а во-вторых, поделиться опытом с другими, может хоть им это поможет чем-то.
И она зависла в пространстве. Только читала книги. Ходила по городу одна. И караулила парня из района. Так уж он ей приглянулся. Но все эти поползновения казались бессмысленными без любви, а любить всех – огромный труд. Такой труд только был посилен ее матери, которой она в тайне восхищалась и завидовала. Часто делала все ей наперекор только, чтоб доказать, что она уже не маленькая, а вполне самостоятельна. Стремление стать взрослее то просыпалось в сознания , а потом могло мгновенно пропасть.
В своем сознании она ходила по миру босиком. Лето ли было, зима, ей было все равно. Иногда она не слышала ничего, кроме любимой музыки и шума дождя, а порой все звуки будто бы обострялись, включались и становились от этого еще неестественнее. А в моменты крайней отчаянности звуки совсем покидали ее, а на их смену приходила нелепая, тяжелая и холодная тишина. Когда ты ничего не слышишь, то все чувства, будто концентрируются в одном участке тела, и ты понимаешь – мы каждый день понемногу умираем. Такая тишина хуже любого самого сильного звука, так как их, так или иначе, мы можем оценить, а тишина… что это? Это пустота, полость, ровная ледяная пленка забвения. По сути, это ничто, но как раз из пустоты рождается звук. Поэтому в музыке самое главное – научиться слушать тишину.
Я возвращалась из института привычной дорогой, через ВВЦ. Конечно же, испытывая естественную потребность – увидеть ЕГО. Меня тешили какие-то странные мысли. О чем я думала? Самое трудное для меня, пожалуй, это сказать, о чем я думаю. Но все же мыслей в голове крутилось ужасно много, и, видимо, заканчиваться крутиться не собирались. Я ушла из мастерской позже всех, потому как совершенно не заметила, как отведенные часы для работы пролетели со скоростью истребителя, а осознание спустилось на парашюте намного позже. За окном стемнело уже давно, и как обычно я писала натюрморт при вечернем освещении. Такой свет очень мягок и, кажется, приятен на ощупь.
Мое мысленное разглагольствование прекратили они. Собаки. До этого момента мне не приходилось задумываться, что делать, если попадаешь в чрезвычайную ситуацию, поэтому меня не испугал бездомный рыжий пес, выскочивший мне навстречу. Но это было только начало. Пес неугомонно злился, на что, или за что, я гадаю до сих пор. Хотя в тот момент я ничего, в сущности, не понимала. Я приняла пас от бездомной твари, и началась холодная война. Звук, доносившийся из ее отвратительной, наполненной пенистой желто-белой жидкостью, пасти, казалось, хотел оглушить меня. Вот тогда уже я испугалась настолько реально, что почувствовала, что значит выражение – «сердце в пятки ушло», так оно и было. Во мне все кипело, злилось, и эхом отдавался лай бешеной псины. Я испугалась, а на подмогу ей выбежала орава таких же злых псов. О чем она думала в этот момент?
А в домах сейчас пьют горячий чай с молоком и рассказывают детям сказки на ночь. Где-то далеко уже встает солнце, оно каждый день покидает нас, но, соскучившись, решает вернуться. Кто-то любит кого-то, а кто-то только родился, и его еще не заботят такие страсти…
А что я? Стою на ледяной земле, мне так же противно, как и собаке, и ничего не могу поделать с тем, что вокруг меня стая волков. Иначе назвать нельзя. Они лают со всех сторон, скаля серо-охристые клыки, чувствуя мой сильный страх. Им больше никогда не полюбить человека. Пытаюсь заехать одной по морде, но проворная, однако, тварь. Все мои попытки оказываются тщетными, но, по крайней мере, я не подпускаю к себе ни одну из них. Вокруг ни души. Что же мне вот так вот, сейчас, сегодня, именно в этом месте, взять и умереть? Нет, увы, такой смерти я не хотела, пусть меня сожрут собаки, но не живой, это уж извращенство! Замахиваюсь ногой на главаря, но не удерживаюсь на скользком пятаке, с этюдником и работами на плече, и с треском падаю прямо на заднее место.
- Ну, ****, я так тебе этого не прощу. В конец разозлившись, встаю, обрушиваю на сраную псину кучу благого мата, который только выучила за все 16 лет, поворачиваюсь, и, отряхивая задницу, подняв нос к луне, иду вперед, по направлению к дому. И снова лай будто обволакивает и утягивает в воронку мое сознание. Что будет дальше? Гадкая псина придает бегу и обгоняет меня, но я уже не принимаю ее вызова, все, наигралась! Бешеный пес отстает, оставшись победителем.
Что это было? Отрывок из жизни, из песни, из сна? Что это, кровь, бегущая по венам…

Что дальше произойдет? Кто-нибудь понимает, что происходит со мной? Переходный возраст может быть? Хотя почему кто-то другой должен знать, что происходит со мной. Сейчас бы все отдала за то, чтобы научиться жить оптимистично.
- Это возможно. Все возможно в этой жизни. И после этих слов, я хочу, чтобы ты улыбнулась, потому что улыбка так тебе идет.
Я иду по ночной улице, вокруг настолько тихо, что даже страшно, что может снова что-нибудь случится. По-моему так уже было. Снова дежа вю? Нет, вряд ли.
Последнее время с ней творилось что-то неописуемое. Конечно, с этой особой всегда происходили ситуации одна не похожая на другую, или же иногда она просто накручивала себе в мозгах, что с ней снова приключалось что-нибудь абсолютно гениальное, достойное всеобщего внимания. Заносчивая она была временами. Но странность всего связанного с ней и происходящего вокруг нее в том, что никаких доказательств никто и никогда не может предоставить. Многие знакомые очень любят поспорить, а когда встречают ее, то ловко цепляются за что угодно и пытаются вывести на чистую воду, но феномен существования – в том, что в ее жизни нет чистой воды, как таковой, нет и омута, как ни странно, ни болота, ни реки, может даже вообще в ее мире нет воды. Видимо, потому что ее было просто невозможно развести или вытащить из нее какой-то секрет (касающийся ее самой), поэтому у знакомых возникало постоянное желание спорить. Странность нынешних ситуаций прямо скажем отличалась от предыдущих. Отличий было много, первое и самое, пожалуй, заметное было помутнение сознания. Воспоминания собирались в кучку, расслаивались на множество отттенков и вымирали, как мамонты. Будто бы она перестала контролировать своим сознанием, оно само руководило ею.
Помню, что когда-то я уже видела такое небо, наверное в детстве. Как жаль, что я не могла, когда была ребенком разделиться на две половинки, и чтобы одна стремительно быстро стала взрослой и могла записывать мои глупые мыслишки в мою бестолковую голову. Но до такого еще не догадался никто. Зато вот придумали же запустить в космос множество спутников, и чтобы они транслировали изображение на какое-то огромных размеров полотно рекламу. Зачем? В нашей жизни так мало осталось чисто человеческого, и небо, пожалуй самое живое, самое девственное, не тронутое гадскими руками «разумного» животного.
- Вот придурки! Тогда вообще не отдохнешь! Дискриминация…
Дискриминация, как люблю я это слово. Оно очень раритетное. Оно лежит очень долго где-то на пыльной полочке сознания, а потом вдруг становится пригодным ситуации, когда человеком правят эмоции, а не разум.
Она резко отшатнулась от представившейся тени впереди себя. Как же много она в этой жизни еще не пробовала, и не знает. Так легко остановить себя. Тень впереди все росла и росла, а она не могла отрвать глаз от нее. Такого иссине-черного, завораживающего цвета она была. Сколько страха и ненависти может поместиться в очертании человека во тьме.
Я закрыла глаза, но легче не стало. Снова открыла. И, боже мой, я не почувствовала разницы между двумя этими состояниями. Может, я умерла так беззвучно для окружающих и так незаметно для себя самой? Нет, не похоже на правду. Но ощущения жизни не чувствуется, точнее я просто не вижу ничего вокруг, сравнительно ничего.
Как старательно я не пыталась припомнить, что же все-таки случилось со мной в период, пока я шла от института до дома, но никаких образов не всплыло в памяти.
Помнилось только ярко синее небо и много-много, нереально много ярких звезд, казалось они были так близко от меня, что заберись я на Останкинскую башню, то обязательно достану одну для моего братишки.
Такие казусы происходили довольно часто, чтобы быть простой случайностью. Но сделать она ничего не могла.
- Знаешь, я так люблю что-то придумывать, нет, не врать, не выдумывать истории, а потом рассказывать; а просто сидеть дома одной, или лежать на теплой земле летом, слушать приглушенно приятную музыку, попивать качественного белого вина, и придумывать: вот я слышу, как звезды разговаривают со мной, могу даже потом воспроизвести на бумаге мой с ними разговор. Потом я лежу, закрыв глаза, и мне даже не обязательно, чтобы кто-то был рядом, я могу все досконально придумать, у меня на столько хватает фантазии, что мне никто не нужен. Только ты одна, чтобы поделиться этим сумасшествием с тобой… Зачем? Сама не знаю, наверное, хочу, чтобы ты была наполовину наполнена моим сумасшествием, а я твоим. Только так возможно, ты спасешь меня, и я не сойду с ума.
- Да, я тоже люблю также мечтать, многие мысли у нас совпадают. Только я хочу что-то сказать, ты опережаешь меня… Ты, правда, думаешь, что это так?
- Мне кажется… хотя не знаю. Я много чего не знаю… Точнее где-то глубоко внутри я все прекрасно понимаю, даже даю вполне сносное объяснение происходящему, но сказать мне сложно. Поэтому так часто мне хочется быть одной. Мне нужно много времени, чтобы разобрать запылившийся кабинет в своей голове. Надо просто выделить несколько суток на это дело.
- Ну, так сделай это. Хотя мне кажется, на самом деле у тебя все хорошо, просто ты преувеличиваешь. Как раз наоборот, ты слишком часто задаешься философскими вопросами, надо жить проще!
- А может, так говорят потому, что не могут жить сложно?
- Вполне возможно…
- А знаешь, как трактуется слово сложно?
- Ну, примерно…
- Так вот скажу тебе, чтобы ты знала точно: сложно, это оказывается, издревне еще имеется в виду – «с ложью». Поэтому зачастую про отношения говорят, что они сложные, а на самом деле это взаимоотношения с ложью, не правдивые.
- Надо же… Да, это такие, как у нас были тогда.
- Точно!
- Столько зависти в нас было.
- Да, на окружающих, на этот долбаный скейт…
- Друг на друга…
- Ага, из-за этой мелочи даже поссорились.
- Ну, тогда мы были маленькие, нам казалось, что это смысл нашей жизни.
Нежное потрескивание бревен в камине, сухое белое вино. Так снова когда-то было, а может, просто так еще будет? Ведь откуда мне знать, если мне кажется, что так когда-то было, это ведь не обязательно действительно было… Хотя какая разница. Мне просто хорошо, и ей хорошо рядом со мной, а мне – рядом с ней.
И как бы я не утверждала, что могу жить независимо, без нее жизнь моя рушится в мечтах. Мы обе прощаем друг другу эти нереальные мечты, говорим о них; знаем наперед, что это только иллюзии, но нам нравится ими себя тешить, а почему бы и нет, если мы вместе. Это не вранье, не жульничество, я не приношу никакого вреда ни себе, ни ей, аналогично и она. В мечтах нам легче жить, по крайней мере так достигается хоть какой-то оптимизм в жизни, мы прощаем друг другу эти слабости, и знаем наперед, что с каждым из нас творится, как внутри, так и снаружи. Переставь местами реплики в наших разговорах – ничего серьезно не изменится.
Она снова потеряла смысл своего внутреннего разговора. Кто-то сделал много надсечек на канате, по которому она шла уже семнадцатый год. Но кто? Неужели кто-то, кроме нее может руководить сознанием? Вряд ли. Сама себе она хозяйка.
Каждое движение она старается анализировать, опыт показывает, так легче не наступить на те же грабли. Ведь они идет вслепую. Она уходила от вопроса о том, что такое любовь, но от него некуда скрыться. Каждый день происходят ситуации, из которых надо выходить как сухим из воды. Ее жизнь, как и жзни большинства людей в мегаполисе неотрывно связана с общением, причем с очень тесным общением с окружающими. С одной стороны, она могла быть независимой, но даже при неоднократных попытках оправдать свою независимость, она понимала – даже пол дня невозможно прожить, не испытывая эмоций, мы так устроены, невозможно не обернуться в метро, и не посмотреть, кто наступил тебе на ногу. Но тут дорожка расходится, можно обернуться, нахмуриться и посмотреть очень злорадно, обидеться и испортить таким способом настроение на оставшиеся пол весеннего дня. Но она старалась постуать по-другому. Не обижаться. Не для того, чтобы показать, какая она хорошая, может не обижаться, мать-Тереза… А только ради своего же блага. Попробовав несколько раз применить такой способ общения в метро, настроение с каждым днем стало улучшаться. Маленькие победы над своей тупостью. Но никогда не удавалось ей совладать с вопросом о любви. Что же это такое. Оно было настолько холодным, насколько и горячим, оно обжигает и замораживает, как охарактеризовать любовь.
- Слушай, я так не хочу выходить замуж и рожать детей! Жуть как не хочу.
- Да, это труд, непосильный.
- Не знаю, труд, не труд, а вот только, на мой взгляд, пока человек не может рахобраться и решить всех своих повседневных проблем, не имеет он права давать жизнь новому человеку.
- Да, это тоже верно!
Хотя она не хотела иметь детей, но задумывалась, как ответить
новому человечку, если он спросит: «мам, а что такое любовь?». Неужели я когда-нибудь стану мамой, буду держать правой рукой малыша, а левой – готовить обед для любимого… Это возможно?

И ее сознание унесло в воспоминания. Она ненавидела мыть посуду, пытаться что-то приготовить. Она даже не умела приготовить яичницу. Мама постоянно укоряла ее за это. А ей все равно не хотелось готовить, даже, когда появилась младшая сестра – ее это только больше раззадорило. Однако наступил переломный момент.

- В этой жизни, Санечка, возможно все! И я хочу, чтобы ты улыбнулась, тебе это так идет!
Переломный момент, как девятибальная волна накрыла меня с головой. Я стала прислушиваться к словам, которые мне говорят люди. Неважно – близкие люди, или просто знакомые. Все лишнее я начала незамедлительно отбрасывать, а интересное принимать на свой счет. В сознании выстроилось примерное представление о любви. И это было моим большим достижением. Голова перестала работать как мой компьютер – попеременно зависать – а стал летать, будто я в чем-то изменилась.
По крайней мере ей так хотелось думать. Пришла весна, сознание немного отогрелось после зимнего обледенения, зимнюю резину уже сменили на летнюю, и уже несколько человек было осчастливлено ею. Она написала две песни, хотя никогда раньше такого с ней не случалось. Личная жизнь наладилась. И главное, она начала вести политику умиротворения, с окружающими и с самой собой. Этого раньше так не хватало. Хотя часть неуверенности все еще осталась жить в ее тельце, но некоторая часть улетучилась с первым весенним испарением. Поняла и проанализировала некоторые свои ошибки… и, казалось бы, теперь можно начать жизнь с белого листа. А слов нет.
На миг показалось, что в жизни все достигнуто, и большего счастья не бывает, не о чем даже мечтать. Как бывает в живописи, пишешь маслом портрет, и, если новичок в этом деле (как я, например), то бережешь каждый свой мазок, считая его достижением всего человечества, что это – пик совершенства. Но, увы, через некоторое время понимаешь, насколько ты был не прав, и даже можешь оценить в процентном отношении свою неправоту.

В теле, дребезжащим эхом, отдавался голос счастья. Он был мне не знаком, хотя, если начать его описывать, то он очень похож на воспоминание, на сладостное ощущение ностальгии по любимым местам в городе, в котором провел детство; но еще больше он похож на ощущение ностальгии по чему-то неизведанному. Оно настигает человека совсем внезапно, как кошка, мечется перед твоей судьбой, как перед машиной. Однако каждый может прочувствовать счастье таким, каким ему этого захочется, окрасить его в мечтах в синий цвет, придать ему напористый характер, - и это тоже будет счастье. Все мы, вместе взяты, и наоборот, рассматриваемые под микроскопом каждый в отдельности – все иной раз, а может, и слишком часто вступаем с судьбой в «дискуссии» и совершаем одну грубую ошибку. Точнее грубость ошибки и обращение к факту, как к ошибке тоже может не всегда быть правильным. Ошибка эта состоит в том, что мы каждый день, не замечая того сами, мешаем колесу нашей жизни вращаться, мы просто почти нарочно тормозим его ход. Каждый день находится причина, из-за которой мы страдаем, ну, даже, если не страдаем, то просто ходим задумчивые.
- Мне не хочется сейчас искать девушку, а может и хочется, не знаю. Мне нужна идеальная девушка, а я не знаю где она.
Где же она может быть. Надо пойти поискать, может под диваном завалялась, ах да, вот же она, какая идеальная, гладкая, покладистая, всегда причесанная, резиновая баба. Что, не нравится? А как же предел мечтаний об идеале?
Мы мечтаем и строим слишком много иллюзий, которые не могут обернуться во что-нибудь настоящее, потому как подпитываются лишь от одного источника питания – непосредственно от мечтателя. Другое дело, когда люди вдвоем строят планы на будущее, хотя все равно эти планы обречены на несбыточность, но так, по крайней мере, двое счастливы, и плод воображения один. «Мы строили, строили…и, наконец, построили!!!»
вот оно какое, мое счастье. Бери, хватай, тяни, толкай. Но мы же так не можем, не получается что-то. Не крутится колесо, а почему? Задаешь вопрос в пустоту, а она тебе тем же и отвечает – пустотой или вопросом. Такой ответ не устраивает. Лень накрывает тебя сначала одной простыней, потом одеялом, дальше еще одним одеялом. Жарко, но так как лень очень усердно старается, то даже такую жару терпишь. Но дальше – больше.

Хостинг от uCoz